Как будто в глубоком сне. В самом сердце кошмара: беспроглядного, беспросветного, беспробудного.

Дворцовая ротонда, из белоснежного, как китовая кость, мрамора высеченная, откуда открывался изумительный вид на широкий и привольный Ренхевен. Здесь обожали проводить минуты редкого покоя императрица, извечно дивившаяся виду своей собственной столицы, и лорд-защитник, находивший прекрасным отнюдь не этот холодный и жестокий город, но эту удивительную женщину, всем сердцем им любимую. С невероятным равнодушием относился Корво к воспеваемым художниками пейзажам Дануолла, находя подлинную красоту только в Джессамине. В ней им было обожаемо всё: от пяток и до самой макушки. А лицо — особенно. Мягкие губы, с нежными и чувственными поцелуями которых закатом заходило и рассветом восходило солнце. Тонкие дуги-брови, подобные двум летящим стрелам, что били безо всякого промаха. Глаза, в бездонной синеве которых хотелось утонуть, как в бесконечном океане. И тёмные волосы, как шелковые волны — наслаждением было запускать в них пальцы. Джессамина извечно собирала пряди в пучок на макушке, однако Корво обожал, когда она, в минуты блаженного уединения, распускала их в стороны — словно пред ним одним распахивался бутон чёрной розы. Лорд-защитник часто вспоминал этот цветок, опрометчиво забывая, что истинный цвет у него — красный. Точно кровь....

Внезапно всё переменилось: погасли цвета, а звуки жизни сменились гнетущей тишиной. Словно затишье перед бурей. Всё будто бы на мгновение замерло, затем с утроенной силой зашевелилось, а после и вовсе полетело к чертям. Глаза окутала пелена монотонного зелёного света, а с нею в паре следовавшая сила обездвижила лорда-защитника. Из праха и пыли возник вдруг Дауд, вонзивший в сердце императрицы свой кровью закалённый клинок.
— . . . — на уста Корво легла как будто бы печать и ни один звук не мог сорваться с онемевших губ. А от боли и злости хотелось истошно, срывая глотку, кричать и проклинать всё сущее. А самого себя — вдвойне. 
Дауд исчез так же быстро, как и появился — Аттано камнем рухнул наземь и немедля подполз к своей императрице, бывшей уже на последнем издыхании. Мгновение — опустошенный он погиб. Еще одно — стремительно, как будто бы с ударом молнии, воскрес. Императрица прошлая обернулась нынешней — Джессамина обратилась Эмили. И только Корво на секунду успокоился, держа на руках не одну мёртвую любимую женщину, но другую и живую, как кошмар, учтя поправки, повторился. Под сенью на сей раз Далилы. Она возникла у него за спиною и прочь от себя отшвырнула, точно тряпичную куклу, схватила Эмили, вонзила ей в грудь когти и вырвала оттуда сердце. Аттано почти что сошел с ума от нахлынувших на него разом чувств ярости, злобы и ненависти, но неожиданно сон оборвался, а самого лорда-защитника за шкирку волоком потащила куда-то невидимая сила. Пытаясь хоть как-то противодействовать этому, Корво истошно цеплялся за землю, сдирая ногти и в мясо стирая пальцы, пока не рухнул, в конце концов, в пропасть, не имевшей ни конца, ни края. Да и дна, само собой, тоже.

«Проклятье!»

Схватившись-таки за край ближайшего островка суши в море пустоты, мужчина забрался на него и огляделся по сторонам, явственно понимая уже, куда попал. В груди скопилось комом довлеющие чувство беспокойство — дышать сделалось тяжко, а двигаться тем более. Старые кости до самого мозга пробрал бесконечный холод, обжигающий пуще любого огня. Таким знакомым всё казалось, что становилось оттого и ужасающе родным. Иронично решил было Аттано, что возвратился после стольких лет домой. Хоть место это и менее всего хотелось называть таковым.
— Все дороги ведут в Бездну.

Здесь суть довлела над формой и в неё облачалась, точно женщина в платье. Всё окружающее тут принимало вид преображенных образов прошлого и собою являло некий символ, передающий тайный смысл. Среди разрозненных в воздухе витавших островков, подобных разлетевшимся повсюду осколкам чёрного стекла, увидел лорд-защитник тот, на котором высилась башню Дануолла, объятая лазурным пламенем. Это пылал багрянцем мир, столь долго создаваемый им и Эмили. Для схожести не хватало только двух крыс, бегущих в тень и освещаемых этим костром тщеславия.
— Пускай обрушатся все дворцы и рухнут все башни! Пускай все стяги разойдутся по швам! Пускай изойдут трещинами все гербы! Всё это тщета, пока у империи есть настоящий её символ — императрица. Пока она жива — всё поправимо.

Тотчас возник пред ним Чужой — богоподобный идол, что снизошел однажды до Аттано и теперь сделал это снова, по ведомой одному себе причине. Нежить эту Корво не считал ни другом, ни врагом, думая о черноглазом, как о случайном знакомом. Их дороги пересеклись однажды: в далёкое и ужасное время. А после разошлись на долгие-долгие годы. Затем лишь, похоже, чтоб сойтись сызнова.
— Ты изменился, — сухо, холодно и отрешенно выдал лорд-защитник своеобразное приветствие гостю из далёкого прошлого, ставшему более живым, чем прежде. Столь занимательная тирада не получила заслуженных ни ответа, ни реакции: Чужой любил предаваться размышлениям и общение с ним извечно проходило в форме монолога. Вот Корво и не стал себя утруждать ответом. Тем более, что сказать на всё это было нечего.

А вот когда где-то неподалёку зашуршал под чьими-то ногами камень, то Аттано оглянулся настороженно, а после от удивления обомлел, впав в ступор. Подле него стояла дочь. И что самое страшное, так это то, что была она не эфемерной, но реальной. Не куклой — человеком. Не образом — явью. Растерянность мигом сменилась злобою, а изумление — гневом. С чудовищным скрежетанием челюстей, который, казалось, пронесся по всей Бездне, Корво обернулся к Чужому, безо всякого страха заглядывая прямиком в чёрные, как ночь, глаза. А после процедил раздраженно и, можно сказать, угрожающе сквозь зубы:
—Как это понимать?!
О, лорд-защитник прекрасно знал — как. В обитель Чужого вход был заказан.

Всем.

Кроме меченых.

Настоящих.

И будущих...

Отредактировано Corvo Attano (2016-11-28 11:06:23)